Все не так - Страница 52

– А чего ты спрашиваешь? – удивился одноклассник, шагая рядом со мной. – Ты разве не был с ним? Вы же должны были вместе идти.

Что я мог ему ответить? Что меня, как маленького, наказали и не пустили гулять во двор? Или что я «плохо себя почувствовал и лег спать пораньше»?

От меня все отвернулись. В глазах ребят я оказался трусом и подлецом. Слава ничего не скрывал и рассказал, как было: не дождавшись меня в условленном месте, он зашел за мной, и ему сказали… Все это выглядело отвратительно, но во всем этом не было ни капли неправды. Мы действительно договорились, и он действительно ждал, и я действительно не пришел, не предупредил его, не позвонил, не поговорил с ним, и ему действительно сказали то, что сказали.

Доучивался до выпускных экзаменов я в положении изгоя. Со мной никто не разговаривал. И я потерял своего единственного друга. В последний раз я видел Славку на экзамене, на выпускной вечер не пошел, сказавшись больным, но, поскольку мама работала в роно, мой аттестат ей принесли на работу. Больше мы со Славой не встречались, но я узнавал о нем, следил за его судьбой, которая сложилась чудовищно. После избиения у него начались большие проблемы с руками, он больше не мог играть на рояле так виртуозно, как должен был, и с карьерой музыканта-исполнителя ему пришлось проститься. Он, получивший свою золотую медаль, мог бы поступить без экзаменов в любой институт, но ему нужна была только музыка. И не абстрактно, а вполне конкретно: рояль и сцена. А эту возможность он потерял навсегда. Сначала он долго лечился, пытаясь что-нибудь сделать с руками, но с врачами ему не повезло, все стало только хуже, мало того, что подвижность пальцев не восстановилась, так еще они начали постоянно болеть. Он подался в лабухи, их группа играла в ресторанах и кафе, постепенно Славка спивался, и хотя возле него всегда находилась какая-нибудь очередная жена, ни одна не смогла отвадить его от выпивки. Он умер, не дожив до тридцати пяти лет.

Я пришел на его похороны. Мама Славика меня узнала и отвернулась, а отец сказал:

– Уходи, Володя. Славка часто тебя вспоминал, особенно в последние дни, когда понимал, что… это конец. Он знал, что ты захочешь прийти, и просил, чтобы тебя на похоронах не было.

Он так и не простил меня. А я не простил Валентину.

Кстати, спустя буквально пару недель после того случая с моим наказанием я понял, зачем она это сделала. Приближался Новый год, родители готовились сделать нам подарки, и, как обычно, мама потихоньку спрашивала у нас, детей, что бы мы хотели получить. Разговоры о подарках начинались задолго, еще в конце ноября, и Валя заявила, что хочет золотые сережки. Мама объяснила ей, что это очень дорого, потому что, по нашим семейным правилам, новогодние подарки всем детям должны быть равноценными и нельзя подарить одному золотые сережки, а другому книжку за рубль двадцать. А на три дорогих подарка в семейном бюджете нет денег.

Поскольку я оказался строго наказан и подвергнут остракизму (за отказ ехать к бабушке родители не разговаривали со мной полтора месяца), то мне подарок не полагался. Так что вышла чистая экономия, которая пошла на благо моей сестре. Она получила свои сережки.

Какие-то глупые, дурацкие сережки, которые она через год потеряла где-то на пляже. И целая человеческая жизнь. Славкина жизнь. Никогда не прощу.

…Я снова и снова вспоминал эту историю, слушая, как мама поет Валентине дифирамбы за ее неусыпную заботу о брате и его душевном покое. Уж такая она добрая, такая внимательная, и при этом такая несчастная, ведь как неудачно сложилась ее личная жизнь! Встретила человека, полюбила всем сердцем, честно все рассказала мужу и ушла от него, забрав дочь и отказавшись от раздела имущества, кто ж мог знать, что он окажется недостойным такой большой любви и бросит ее! И снова меня стал разбирать хохот. Знала бы она…

Но самый большой смех, просто-таки гомерический, напал на меня, когда пришли Михаил, Лариса и Юля. Моя глуповатая племянница считает себя первой красавицей и ведет себя соответственно, хотя выглядит это порой безумно потешно. У всех людей глаз лукавый, и видят они в большинстве случаев не то, что есть на самом деле, а то, что хотят видеть. Это нормально. Но у людей вроде Юльки или моей сестры Валентины, впрочем, как и у нашей матушки, сия особенность развита чрезвычайно. Судя по всему, Юля, наряженная в дорогое платье и украшенная Ларкиными бриллиантами, видела себя просто-таки принцессой, впорхнула в комнату и кинулась ко мне. Якобы поцеловать. На самом деле – продемонстрировать мне свое декольте и дать возможность вдохнуть аромат ее духов. Я же видел перед собой плохо накрашенную девицу в плохо сидящем наряде. Наверное, выходя из дома, Юля сделала хороший макияж, но нужно ведь уметь делать его так, чтобы он сохранял пристойный вид через несколько часов. Юлька, что очевидно, этого не умеет, и лицо ее после десяти часов безудержного веселья на приеме выглядело просто неумытым. И когда она наклонилась, чтобы меня поцеловать, на меня резко пахнуло потом, а вовсе не дорогими духами. То есть запах духов там присутствовал, но в смеси с потом, ароматом чесночных креветок и перегаром от выпитого шампанского получилось просто-таки тошнотворно.

Во мне нет ненависти к Валентине, я просто ее не люблю. И Юльку не люблю. И Михаила. Я люблю только Музу и Дануську. И еще одного человека…

Глава 4

Павел

– Ну и что сказала эта твоя Нана Ким, когда ты описал ей контакты господина Руденко?

Следователь Галина Сергеевна вооружилась очками, открыла блокнот и приготовилась записывать. Я с недоумением посмотрел на нее, не понимая, какое значение это может иметь в деле расследования убийства. Тем не менее честно напряг память и постарался воспроизвести наш с Наной тогдашний разговор.